Светлана Андреева. «Коль выпало статься поэтом...»
Завтра ему исполнилось бы 90. Человеку, деятельности которого трудно подобрать сколько-нибудь достойные эпитеты – самобытный, талантливый, известный. Слова, увы, не всегда всесильны.
Прекрасный стих, как говорил Анатоль Франс, подобен смычку, проводимому по звучным фибрам нашего существа.
Сколько его «смычков» дарили нам многие годы сокровенную, очень личную мелодию, что пела о Любви. К земле нашей, фронтовому братству, выше которого ничего нет, к женщине. Сегодня мы вспоминаем разведчика, руководителя Плюсского подполья в годы Великой Отечественной и мэтра псковской поэзии Игоря Николаевича Григорьева.
Будучи чрезвычайно скромным человеком, он сторонился журналистов. Интервью давал крайне редко, и то, что мы предлагаем вниманию читателей, появилось случайно, лишь потому, что мы многие годы дружили…
Поэта из Пскова Игоря Григорьева литературные критики сравнивают с достоянием России – Николаем Рубцовым. В стихах Григорьева, как пишет один из литературоведов, «такой самозабвенный восторг, такая отдача во власть вдохновения, такое молитвенное благодарение земле и небесам за дарованную жизнь, что диву даёшься: в наше безродное время – такой русский поэт».
В его доме перебывало столько знаменитостей, что, соберись они все вместе, быть может, славой своей затмили бы даже славу Пскова. Фёдор Абрамов и Валентин Распутин, Виктор Астафьев и Василий Белов, Михаил Дудин и Ираклий Андроников, Юрий Бондарев и Михаил Алексеев, Глеб Горбовский и Константин Воробьёв не раз были здесь желанными гостями.
Его, Григорьева, портрет писал прославленный Илья Глазунов. И сегодня он, как и книги с автографами и посвящениями выдающихся и знаменитых, – несомненное богатство этого дома, хозяйку которого псковичи наверняка знают тоже. Защитник исторических и культурных святынь Пскова, кандидат искусствоведения Елена Николаевна Морозкина известна и как публицист, автор книги о Пскове «Щит и зодчий».
Годы идут, а музы не покидают этот дом. Готовятся к печати новые книги стихов Игоря Николаевича «Кого люблю» и «Крутая дорога». О новом сборнике мечтает и Елена Николаевна. Ведь чуть больше полугода осталось до святого для каждого русского человека дня – юбилея Великой Победы. Елена Николаевна, как и Игорь Николаевич, – фронтовичка. Он в те годы – руководитель подполья, разведчик, четырежды тяжело раненный. Она – гвардии рядовой. Сегодня мы в гостях у этой удивительной семьи.
Корр.: – С некоторых пор вы оба служите одной Музе – Музе поэзии. Это не усложняет домашнюю обстановку?
Е. Морозкина: – Нет. Я говорю Игорю Николаевичу: «Ты меня ревнуешь к Музе, но это ты служишь ей, а я служу Аполлону!»
– Пастернак дал такое определение поэзии:
Это – круто налившийся свист,
Это – щёлканье сдавленных льдинок,
Это – ночь, леденящая лист,
Это – двух соловьёв поединок.
Что бы вы добавили к этому?
И. Григорьев: – У Пастернака есть о поэзии строчки и получше:
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
Что такое поэзия? Я не знаю. И никто не знает. Это искра Божья. Если бы Господь Бог сейчас появился и спросил: «Чего ты хочешь?» – я бы сказал: «Воздуха». Для меня поэзия – воздух.
(Оценить это сравнение может лишь тот, кто знает, что одного лёгкого у Игоря Николаевича нет, его он потерял на войне. – Авт.)
– Сколь непрост был путь в литературу Игоря Николаевича, известно. Кем ему только не довелось быть – геологом, промысловиком, грузчиком, студентом. А каковы ваши университеты, Елена Николаевна?
Е.М.: – Первые стихи я написала в 7 лет. Это была поэма о хлебе. В школе я писала стихи в подражание «Евгению Онегину». Потом писала их на войне.
Как и многим, мне война тоже планы разрушила. Мечтала я о Литинституте, а попала в болота Белоруссии, в артиллерийскую часть. И никакого литературного образования у меня не вышло. Но специальность всё равно нужно было получать, и я пошла на архитектурный факультет.
Получила направление в реставрационную мастерскую. Работала и бегала в МГУ слушать курс лекций по теории литературы, окончила аспирантуру на кафедре истории архитектуры. Диссертация у меня была посвящена зодчеству древнего Пскова. За 10 лет я исходила и изъездила всю Псковщину, обследовала памятники архитектуры. Нашла Крыпецкий монастырь, замечательный архитектурный ансамбль.
Псковские власти, узнав, что Крыпецкий монастырь ещё жив, решили его взорвать. А у меня оказались обмеры и фотографии. Бросилась в Москву, в министерство. Но что бы смогла сделать я, не вступись за Крыпецы крупнейшие ученые с мировыми именами – Алпатов, Брунов? Монастырь был объявлен памятником республиканского значения.
Потом меня отправили в длительную командировку. За три года я объездила всю Сибирь и Дальний Восток с фотоаппаратом. А параллельно шли стихи. Памятники архитектуры «заговорили» со мной моим языком, который мне понятен, и потому многие мои стихи посвящены зодчеству. Спасибо сыну Игоря Николаевича Григорию, что сборник стихов «По Руси» вышел.
– Елена Николаевна, а что это у вас за значок с изображением Лиры?
Е.М.: – Его мне подарил человек, которого я любила. Мой одноклассник, погибший на фронте под Сталинградом. Он собирался связать свою жизнь с искусством, заочно оканчивал режиссёрские курсы. А тут война. Когда мы расставались, он подарил мне значок. И я ношу его всю жизнь.
На войне начальству это не нравилось, потому что я нарушала уставную форму, но я значок всё равно не сняла. Ведь получилось, что Константин как бы завещал свою Лиру мне. Вот почему она со мной и сейчас, и вот почему я так поздно обрела семью.
– В жизни Игоря Николаевича, по-видимому, тоже были ангелы-хранители. И, как мне кажется, по блоковскому определению, это Прекрасные Дамы.
И.Г.: – Волею судеб первая Прекрасная Дама, Александра Анатольевна Агафонова, спасла меня в госпитале. Потом привела в свой дом, познакомила с близкими. Муж её, адмирал Балтфлота, погиб в блокаду. Сама она была дочерью петербургского генерал-губернатора. В их доме бывали Сергей Есенин, Игорь Северянин. Это была удивительнейшая семья.
Вторая Прекрасная Дама встретилась мне в Ленинградском университете. Это профессор Антонина Александровна Вильгельминина. В блокаду она спасла университетскую библиотеку. Позже муж её эмигрировал, за что её исключили из профессоров. Этим Прекрасным Дамам я посвятил стихи, что вошли в книгу «Кого люблю».
Кроме того, для меня, как и для всякого человека, существуют три великих женщины – Богоматерь, Родина и мама.
– Но какую-то роль в вашей, Игорь Николаевич, жизни сыграли и мужчины. Судя по автографу, который сделал Фёдор Абрамов, – «Игорю Григорьеву, моему ученику и незаменимому товарищу, которому я так многим обязан, с которым мне всегда было интересно», – вы были с ним очень близки. А сегодня никто не ставит под сомнение отзывы о нём крупнейших английских и американских издательств: «Лучший современный писатель земли», «Самый значительный прозаик наших дней». Расскажите, пожалуйста, о вашей дружбе.
И.Г.: – Познакомились мы в 1953 году. Фёдор Александрович был руководителем моей дипломной работы. На очередной консультации, прочитав черновик моего диплома, он сухо сказал: «Худо дело, батенька. Литературоведа из тебя не получится».
– А я и не собираюсь отнимать у вас литературоведческий хлеб. Мусолить чужие фолианты – не мой удел, – взъерошился я. – Пусть лучше «разбирают» меня.
Через пару часов мы сидели с Фёдором Александровичем в его большой комнате во дворе университета, и он читал мне начальные главы своего первого романа. И хотя я был никудышным литературоведом, понял, что значит роман Абрамова «Братья и сёстры».
Он был, по мощи голоса, первым в решении темы деревни и селянина, то есть Родины. Его глубь проникновения в психологию русского человека, его живой, искристый русский язык, его нещадная правдивость, – всё было значительно и незабываемо.
За долголетнее наше знакомство Фёдор Абрамов прочитал мне, возможно, одному из первых, немало своих произведений – «Поездка в прошлое», «Жила-была Семужка» (тогда ещё в первой редакции, с очень резкой натуралистической концовкой), «Вокруг да около», «Безотцовщина», «Пролетали лебеди», «Медвежья охота». А один рассказ – «Однажды осенью» – даже создавался на моих глазах.
Как-то в конце октября 1961 года отправились мы с Фёдором Александровичем гонять зайцев. На хуторах Гречухина, разбросанных по берегу Киимаярве – Комсомольского озера – жила моя кума Полина Захаровна Саввина. Рядом поселилась молодая вдова Шура, мать пятилетнего малыша.
До Гречухина от станции Громово было километров восемнадцать, и мы с рюкзаками, ружьями, смычком гончих – Идолом и Арфой – по расквашенной и разгромленной нашей техникой дороге (вдвоем на двух ногах: и у Федора Абрамова нога, и у меня были стреляны в войну) добрались до пристанища лишь к вечеру.
Дом кумушки был на замке: она ещё не вернулась с работы. На крыльце перед запертой дверью, сиротливо съёжившись, сидел посиневший от холода малыш.
– Ты кто такой? – спросил Фёдор Абрамов ребятенка.
– Шурин сын.
– А почему не греешься у себя на печке, а зябнешь тут?
– Так в избе один боюсь, там – мыши!
– А где твоя мамка?
– Где, где… Загулявши она на стороне. Вот и жду тетю Полю. – Сказал и захлюпал носом, и заплакал тихо, покорно.
Я знал, где хозяйка таит ключи. И мы – все трое – вошли в большую, жарко натопленную кухню. Вскоре и Полина Захаровна с дочкой вернулись домой. А за ними и Шура пожаловала.
– Завернула за сыном вот, – скороговоркой пропела она.
Накрыли стол. Пригласили и Шуру. Часом позже нагрянули ухажёры-механизаторы. Заиграла гармонь…
Уже за полночь, укладываясь в постель, я предложил:
– Давай напишем по рассказу обо всём сегодняшнем. Любопытно, что у нас из этого получится.
– Идёт.
Через неделю Фёдор Абрамов читал мне свой замечательный рассказ «Однажды осенью». И я был взволнован зоркостью и проницательностью писателя, его способностью возвысить обыденную прозу жизни до сверкающей поэтической высоты. Слава Богу, что я тогда был занят стихами и не набил себе шишек на прозе!
Вообще-то Фёдор Александрович удивлял меня нередко. Как-то мы коротали с ним ночь у костра. Почти три часа подряд он пел частушки, одну забористее другой, не повторившись ни разу. Он пропел их не меньше сотни.
Вокруг и около Абрамова мельтешило немало литературного и окололитературного люда, который курил ему фимиам. Но в его доме (на всех трёх городских квартирах), где я бывал довольно часто, я не встречал никого, кроме тёщи Фёдора Александровича да его брата Василия Александровича, очень милого и тихого сельского учителя.
Наши добрые отношения вряд ли можно измерить какими-то словами, но, видит Бог, я любил этого человека.
– Вот вы, Игорь Николаевич, так нахваливали озеро, у которого любили отдыхать с Абрамовым, а я слышала, что и Елена Николаевна, побывав нынче на озере, прошла на вёслах чуть не сто километров. Верно?
Е.М.: – Да. Ведь у меня был образец для подражания. Ещё пятнадцать лет назад мы вместе с Игорем Николаевичем прибыли в Губино, в Бежаницкий район, туда, где Григорьев поэму «Вьюга» написал, где любил рыбачить.
И.Г.: – Началось с того, что нам нечего было есть. Вот я и предложил Елене Николаевне: «Греби, а я буду рыбу ловить». Поймали двух щук, сварили уху. Так Морозкина стала гребцом. А вот рыбаком так и не сумела. Удила-удила, а выловила… ерша.
Е. М.: – С тех пор я каждый год езжу на это озеро. Там такая красота! Эти места – мой Парнас. Да и Игорю Николаевичу там хорошо работается. Пойдёт он к озеру, крикнет: «Петя, Феня!» – и любимые петухи его до воды сопровождают. Поэзия…
– Она вас соединяет, верно? Или, быть может, строки «Отповеди» Игоря Николаевича, написанные не теперь, когда Русь опять «в моде», а в далёкие 60-е?
Мне говорят
С авторитетным вздохом,
С претензией
На «мировую грусть»:
«Товарищ,
На земле сейчас
Эпоха,
Ракеты,
Новый стиль,
А вы – про Русь!
Одумайтесь!»
И.Г.: – И Русь, и стихи для меня – одно целое, великое. Пока людям нужны стихи, нужна и красота. И до тех пор есть и Совесть. А душа – она всегда божественна! Это тот сосуд, в котором искра Божия хранится.
Вот я читаю стихи:
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу…
И хочу, чтобы автором этих строк был я. Или других, божественных: «Как дай вам Бог любимой быть другим!»
– Знаю, что эту любовь, «одну, но пламенную страсть», вы, Игорь Николаевич, передали детям. Пишет стихи ваша маленькая внучка, а сын, известный врач-психиатр и нарколог, вице-президент международного института резервных возможностей человека Григорий Григорьев, издал две книги – «Сказку про Алю и Аля» и «Накануне чуда».
И.Г.: – Да, Гриша – врач. И врач хороший. У его института есть филиалы во Франции, Финляндии, Швейцарии, поэтому он очень занят. Может, он и хотел бы писать, но слишком много у него другой работы. А писать ему есть о чём: он был врачом на подводной лодке, не раз бывал в экстремальных ситуациях...
Знать бы тогда, что очень скоро Игоря Николаевича не станет.
Светлана Андреева
Псковские новости, номер 301 от 15.08.2013
