Сайт памяти Игоря Григорьева | Поэма «Огонь на себя»

Поэма «Огонь на себя»

брату Льву Григорьеву

 

1. Напутствие

Час неровен, в близком ли, дальнем потом

По молодому неразуменью кто-то

Зевнет, сверкнув белозубым ртом,

Над былью-болью этой: «Раб-бота!»

 

Ухмыльнется: «Нам, сегодним, теперь

Не до сказок вчерашних, кондовый автор».

— Верь не верь — не ломись в открытую дверь,

Войди, приглядись: я старался для Завтра.

 

Хоть на самый новый аршин прикинь,

Хоть сошлись на ультрамодные стили,

Хоть на какую высь, хоть на любую длинь —

Огонь на себя принявшие правильно жили!

 

Мерь не мерь, как могу, я не лгу:

Пусть и старой закваски, да к нови причастен малость.

Не в шелку, я у жизни в долгу.

Мне дышать, может быть, ничего не осталось.

 

Может статься, в самом зачине как раз,

Вот сейчас, сложит голову стихотворенье.

Саданет короткий, как выстрел, приказ:

«В наступленье!»

И подымемся в рост! И пойдем! И падем,

Погасив амбразуры взорвавшейся кровью!

Чтобы вам не звереть под железным дождем,

Смерть и ненависть не величать любовью...

 

Надо б лучше, да где тут: вовсю тороплюсь.

Не судите за то, не рядите, поймите:

Негусто спокойных минут у эпохи.

И прости мне пристрастие, Русь —

Я горю! Я с тобою до крохи!

 

Я ведь всем твоим детям — по крови — брат:

За тебя сгоревшим в далеких сечах,

И тем, что ныне с тобой горят,

И всем, кто для тебя запылает в грядущем далече.

 

Ты и солнце в ночи и темь среди бела дня,

Полынь-горечь и громкая радость разом.

Не обдели тернистым путем меня,

Не обойди нещадным беспрекословным приказом!

 

2. А л е х а

— Ай-ай, житье весело,

Цыганское оченно:

Алеху в лес завело,

Настежь пропесочило!

 

Накидало взашей

За здорово живете,

Сделало портняжкой: шей,

Крои... на пулемете!

 

Наградило бородой

Дедовой в двадцать,

Наделило худобой:

Поись бы, братцы!

 

От пальбы да в тенек:

Прочистить бы уши,

Только б малый денек

Побить баклуши!

 

В баньку бы, в парок-жару

До веничка-света!

Покукуй-ка в бору

Две зимы, два лета,

 

Под фуфайкой попарь

Душеньку смоленую!..

— Ну, завел, пономарь,

Язви его в ядреную.

 

Вот уж зык так зык:

Ни умолку, ни сладу.

И ведь что за язык —

Два года кряду.

 

И ведь что за народ —

Луженая глотка...

— Нонеч год — он не тот

Дедка Федотка.

 

При нажиме таком,

При этаком накале

Год зачти трояком:

Втрое взвоевали!

 

И перчит, и урчит,

И нутро вывертывает,

В горле костью торчит

Это дело чертово.

 

Только мы все тут:

Служим, хоть и тужим.

Закапутим капут:

Так ли сяк — сдюжим;

 

Всех, какие враги,

Доведем до ручки!..

А потом на пироги

Заглянем к твоей внучке.

 

Алексей да Федосей

По рукам ударим:

Чем не пара ей?

Чем я не парень?

 

Обмакнем усы

В полную рюмашку,

Дробанем плясы

Во всю души распашку!

 

И не рыпайся, друг,

Что разнимся годами:

Мы — годки: дед и внук —

Ровня... бородами...

 

— Ведь полночь: не занудь,

Не жужжи, Леха,

Не блажи, дай соснуть!

— Всхрапнуть, оно неплохо:

 

В полночь дрыхнет и вражье,

А я не рыжий тоже...

— Партизаны, в ружье!

— Аль вставать? — Похоже...

 

3. Дорога

Прямая дорожка!

За спиной — котомочка в пуд.

Под Псковом — бомбежка.

К Луге — семнадцать зарев цветут.

Небо грозит: «Везу-у!.. Смету-у!..»

Травит живую душу: «Ату-у!..»

 

 

— Напучили кочек

Черт с бесихой в болотушке!..

— Еще семь верстбчек, Везде-хо-ду-шки!

А там поднюем со смаком

На суше! В ельничке!

Всего — семь с гаком,

Отшельнички!

 

Гиблая топь сторожко

Примеряет петлю на пяту.

Прижигает загривок мошка.

— Ну полазим мы тут,

Уж повязнем мы тут!..

— Кончай, Иван, матату!..

Прямая дорожка,

По а-зи-му-ту!

 

— Ну бы такие дроги!..

— Не растягивайсь! Аль оглох?..

Из лап упуская ноги,

Алчно чавкает мох:

«Ж-жах! Ч-чух! Ч-чох!..»

И не пудешник — два на плечах.

«Хлюп! Чвяк! Ч-ах!..»

 

— Коль дыхать нечем,

Чудик, приляг:

Покой обеспечен...

— Алеша, вы сами чудак.

Довольно, будет, спасибо:

Ведь чуть ли не весь рюкзак!

Не мне, старичку помогли бы.

— Федосею-то? Как бы не гак!

Старый лешак без нас неплох:

По части болот мастак.

«Плюх! Плях! Плех!.,» —

Шаг. Шаг. Шаг.

 

Прямая дорожка,

Трясиной похеренная,

Ровная, как ладошка,

Журавлями да ветром мерянная,

А человеку— не крышка, так дно —

В глазах темно:

Третий пуд засел на плечах.

Но все одно:

«Ч-ах! Ч-ох! Ч-ах!..»

 

Похоже — утреет, похоже — нет.

Горят потемки, стынет рассвет.

— Как будто кисель,

Поганец-туман.

Ну бы крылья бы да отсель...

— Не вознесись, Иван.

 

Все на земле имеет край.

Дальше которого некуда, точка:

И мох, и ночь, и эта на кочке кочка.

А вот человек может и через край.

— Давай! Давай! Давай!

 

— Что встал? Аль пристал, Федот?

— Дивлюсь, как в ноздри берегом бьет!

 

И вот

Горько-сладкой пахнуло сушью,

Близко дышит плакун-трава.

И запраздновало над глушью:

— Земля, братва!..

Зарева откраснели

До новых потемок. А там — опять!..

Колются любушки-ели,

Сушь! Благодать!

— Раздать сухари

На едока — три.

Костров не палить! Есть! Спать!

 

Пришлось потрудиться.

— Ты бы, Федот Степаныч, вздремнул.

— Мне, Иваныч, зараз не наспится:

Мозжит поясница,

Хоть кричи караул.

К ночи непогодь разразится.

Дозволь заступлю в караул...

 

На еловых лапах

Медов сон!

Девятнадцать храпов,

И все— на разный тон:

Кто — басит,

Кто — голосит,

Кто — посвистывает;

И все — не как-нибудь,

В полную грудь —

И-сто-во!

 

И только трое не спят:

Дед Федот, да дядька Игнат,

Да командир Тимофей Иваныч.

Видели б вы, как трое глядят,

Сберегая силенки отряда на ночь!..

 

А солнце сблнчит

Песню свою

Все теплей, все звонче:

— Встаю! Встаю!

Вы служите —

И я служу,

Вы не тужите —

И я не тужу,

В оба гляжу,

Сухо одежу сушу!

А к полдню накалюсь, созрею —

Кости ваши прогрею!

 

Июльский день долог,

Длинен, да не для нас.

Пуховик для щеки колок,

А так — в самый раз.

На земле, до сердца раскроенной,

Шестнадцать часов подряд

разметались русские воины:

Спят, спят, спят!

 

В глухариной обители

Несморенные глухари,

Семнадцатый час мстители

Пьют живую брагу земли...

Набирайтесь! Силы сгодятся:

Экая даль вам, сыны!

Запасайтесь, куда деваться,

Высыпайтесь!

И пусть вам не снятся

Сегодня горькие сны...

 

Спится ребятам, спится,

А солнце уже садится...

— Светило, братишка,

Повремени, погустей,

Ребятам не будет лишка:

Пар не ломит костей!..

Но смежается глаз горящий,

Окунается в облака:

— И вам и мне пора.

Ни пуха ни пера.

Пока-а!..

Затеневело в чаще,

Захолодило бока.

 

Травы запахли слаще.

— Двадцать два, пять.

Растолкать спящих:

Пора выступать!

— Подъем, недужные:

Время — с хвостиком двадцать два!

И не матюжные,

А покрепче были слова...

 

* * *

Прямая дорожка,

Куда загнешь?..

Вышла б оплошка,

Не выручи дождь,

Не вывези нож!

Лешка, Лешка,

Страшно ты бьешь!

 

Ты молодчина:

Не промазал, брат!

Так что за причина,

Пошто не рад?

Весь как в угаре,

С обвислым плечом.

О чем ты, паря?

Парень, о чем?

 

Ведь екни твое сердечко,

Или дрогни рука —

И нам бы вышла осечка

На-вер-ня-ка:

Клещи врага —

И весь вас ист дас,

И вся недолга!..

А ты его р-раз!

И мы себе топаем позади большака.

 

Так что ж ты прячешь

Глаза, шальные до дна?

Нельзя иначе ж,

Нельзя: война!..

— Сынок, война!..

Лучше курни-ка, на!

 

У меня табачишка —

Пятитравный сорт:

С ползатяжки, слышь-ка,

Поперхнется сам черт!

Дымни—и крышка.

Новички-то... Будь тверд.

 

— Благодарствую, дедка,

Подходяще дерет!

Спасибо, отец Федот!

— На здоровье, детка.

На-ка твой пулемет.

Слышишь, у перелеска

Провод поет?

Похоже, близко железка —

Крой наперед!

 

4. Железка

Ливень круче. Град отвесней.

Ночь текуча, ночь — беда!

Душу рвут хрипливой песней

Умершие провода.

 

Шибко-шибко плачут елки,

Голосят, вопят, орут,

Будто плоть живую волки

С лаем, с хрустом, с визгом жрут!

 

— Рвите, жрите — не прожрете:

Глотка тесная.

— Вот погодка так уж вроде

Расчудесная!

 

Рельсы взвякивают резко:

Рельсам холодно.

Эх, железочка-железка,

Тебе тола бы!

 

Потерпи, дадим, что просишь,

Слышим воплиньки.

Эшелончик нам подбросишь,

Будешь тепленькой!

 

Раскостерим, эх, костерчик,

Ух ты, ухоньки,

Так, что стыки жаром скорчит:

Мины сухоньки!

 

Где нам жадничать, куда там:

Кроме прочего

И лимоном, и гранатом,

И каленым виноградом

Всласть попотчуем!..

 

А пока погода стонет,

Ночь мокра невпроворот,

И, как щепка в море, тонет:

Кому жить и кто умрет.

 

Ни земли, ни туч, ни леса —

Льет вода, ползет, бежит,

Да осипшее железо,

Ну скажи, дрожмя дрожит!..

 

— Вот примочка! Ну промочка!

Небо спятило!..

— Мне сегодня два годочка

Насолдатило.

 

В сорок первом, в том июле,

Двадцать пятого

Окрутили меня с пулей,

Неженатого.

 

Наползло в деревню ганса,

Понапхалося!..

По-пластунски в лес подался,

На руках рыся!..

 

Сорок ден вкушал водицу,

Мер в малиннике...

А сегодня Леха с фрицем

Именинники.

 

Юбилей двухгодовалый —

Дата красная.

— Потерпи, осталось мало.

Уж и спразднуем!..

 

Час... Другой... Видней водица...

Проступают камыши...

И хоть очень не лежится,

А лежи!

 

— Забелело на восходе:

Каб не влопаться впросак!..

— Тише, братцы! Едет вроде!

— То не он: бубнит пруссак.

 

— Вот житуха: дождь не лезет

Ни за шиворот, ни в рот.

Знай посиживай в железе!

Слышь, люли мурлен поет.

— Как-нибудь заткнем и дот!..

 

Три часа... Четыре... Пятый —

У моста, лицом в кугу...

— Не м-могу: подплыл, ребята.

— Кто не может! Ни гугу!

 

Ишь раскашлялся, как дома,

Расхлебенил решето.

Долбани его, Ерема!

— Чуешь, друг? Замри! А то!..

 

Тут тебе не посиделки,

Не на супретку попал:

С шестиствольной жахнет грелки —

Обогреет наповал!..

 

Семь утра! Мутит погода...

Десять! Плюхает...

Час! Обносит нас природа

Оплеухою...

 

Три! Ни капельки на суше...

Полчетвертого!

Хоть бы горстку твердой суши!

Кроху б твердого!..

 

Без пяти четыре! Лупит

С неба клятого...

— Ну бы п-печку да т-тулупчик...

Четверть пятого!..

 

Ни подняться, ни прижаться...

— Ну бы хата бы!..

— До заката додержаться,

До заката бы!

 

До потемочек, до ночи

Если б выдюжили!..

Есть ли мочь, нету мочи,

А ведь вылежали.

 

Свечерело! Небо низко.

Немец ужинает...

Сдвинься с места, шелохнись-ка —

Кровь остуженная.

 

Наливайтесь в жилы, соки,

Не утоп, так дело робь:

Шевелитесь, руки-ноги,

Отбивайте, зубы, дробь.

 

Впереди полно работы,

Впереди работы — во!

— Эй там, ерзаешь чего ты?

— Да колено не того.

 

Не колено, а полено:

Ни согнуть, ни разогнуть...

— Н-ну бы крышу бы, да сена,

Да стакашек шнапса в грудь!..

 

— Любо-мило затемнело!

— Почернело — я те дам!

Будет дело! Будет дело:

Стопроцентный тарарам!

 

— Слышишь, рельсы заиграли

На мотив совсем другой.

Слышишь «трали-трали-трали»?

— Это ветер над рекой.

 

— Ты не шапкой слухай — ухом:

Стук колес уловишь враз.

— Я впервой...

— Огня не нюхал?

Ничего, нюхнешь сейчас!

Ой, нюхнешь, ой, нюхнешь!

— Погоди чудить, Алеш:

 

Это боязно, наверно, —

Сгрохать поезд под бугор?

— Да, признаться, так примерно,

Как вести с начальством спор...

 

Будешь рвать, возьми вот это.

— Не обстрелян я, браток...

Кровью харкнула ракета,

И навстречу ей — гудок!

 

* * *

Глумится небо. Гнется тал.

И в этой тьме незрячей

Все злее лязгает металл,

Все горше ветер плачет.

 

Совсем-совсем короткий сказ,

Ах, до чего ж он длинен:

Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас

Хлестнет кровавый ливень!

 

Состав крадется без огней,

Везет гостей недобрых.

И сердце чаще и сильней

Стучит, бедует в ребрах!

 

В ушах трезвон, во рту печет,

А злыдень — вот он, рядом.

— Давай запал, комолый черт!

— Вставай, Ванюха! Надо!..

 

5. Именины

Ой вы, псковские места,

Двести первая верста!

Год пройдет. И двадцать лет.

Двадцать первый век грядет,

А к тебе горючий след

Трын-тразой не зарастет.

Нет! Его не рассосет,

Не исторгнет из сердец

Ни быльем, ни лебедой,

Ни бегучею водой —

На земной груди рубец!

 

Оглушенному огнем,

Ослепленному свинцом,

Как поведать мне о нем,

О пожаре над рекой?!

Ну, каким таким словцом!

Ох, какой, какой строкой?..

Двести первая верста —

Просто столбик у моста!

Двести первая верста!

Ночь густа,

Река быстра,

Крутизна, высота!..

«Тра-та-та!..»

 

«Бух-х! У-ух! Та-та-та!..»

Разгорается вода!..

— Ты куда?

— Я, Леш, туда.

— Вылезай из-под куста,

А не то!..

— Да ты что?

— Крой сюда!

— Там — вода.

— Не беда: наверх, балда!

— Насыпь тут невмочь крута:

Заб-бежать хотел с хвоста...

 

Наверху железо мрет,

Красный червь вагоны жрет!..

— Впере-ед!

«Та-тра-та! Тра-тах!

А-а! А-ах! Ах!..»

Наверху хохочет дот!..

— Вперед!

— В душу бога!..

— Майн готт!..

— Впере-ед!

 

Впереди—взбешенный дот

Бьет! Бьет! Бьет!..

— Ну, горазд! Ну, зевласт!

Ишь ты, чешет! Ишь, дерет!

— Не заткни зубастый рот,

Распрямиться ведь не даст.

Дай-ка бомбу... Мой черед!

 

Дуют смертные мехи:

«Ха! Ха! Хха!.. Хи! Ххи! Хи!.

Чух-чух-чух!..

Свиись! Свись-свись!..» —

Жизнь! Жизнь! Жизнь!..

И наконец-то: «Уу-ух!..»

 

— Подавился, кажись?

— Да, похоже, что готов.

— Вперед!

Лишь молчат обнявшись,

Будто двое сватов,

Федосей и дот...

 

Может, скажет про меня

Друг, не нюхавший огня:

«Ваши деды — простота,

Это музыка не та:

Новой жизни не сестра».

 

Говори не говори —

В ней восход твоей зари.

Мой читатель дорогой,

Для тебя мы так — собой.

Жаль, не до речей с тобой:

На железке — бой!

 

Двести первая верста.

На версту — клыки костра!

И не явь, и не сон,

Кому дело, кому жуть:

Храп и стон!

Грудь на грудь!

Черный крик! Красный дождь!

И в последний в жизни — дрожь!..

«На-на-на! Так-так!..»

Расцветает лютый мак!..

— Ванька-а!.. Ваня! Как же так!..

 

Скрежет, хряск,

Визг, лязг!

Не взыщите, битте, с нас,

Нам сегодня не до ласк!

Нету ласк, зато уж яств

Не жалели мы про вас:

Никого ни темный час,

Ни ременный бог не спас!

 

Арифметика проста:

Двести первая верста,

Ни вагонов, ни моста,

Триста сорок два креста,

Паровоз без колес

Укатился под откос,

Рваным брюхом в землю врос!..

 

И над прахом в полный рост

Встанут, нет ли — двадцать звезд,

Неугасных двадцать звезд!

Им светить, не заходить —

Жить! Жить! Жить!

 

Двести первая верста,

Тихие мои места!

 

6. Рассвет

— Скололись овчарки. Отстал немчура.

Нема, как могила, гарь...

— Не помнишь, вчера иль позавчера

Мы съели последний сухарь?

— Не помню.

— Курнуть бы!

— Тю-тю самосад. Привстань, понапрасну лег!..

 

Над черным пожарищем льется закат,

Сочится, каплет в лог.

И с каждой крохой, оброненной вниз,

Плотней, клыкастей леса карниз,

Бескровней высь,

Холоднее жизнь.

 

Все глубже, круче, немей окоем.

И мы вдвоем тут. Только вдвоем.

Вдвоем. Вдвоем.

А двадцать наших — где дот вверх дном,

Где рельсы, будто бы лыко, — узлом,

Где обороченный в реку мост

В лохмотьях железа, руки вразброс...

 

Свербит осколок в груди у меня,

У друга — навылет плечо.

Пять километров за три дня!

До наших — тридцать еще.

 

А ночь притаилась, вперилась в нас,

Придавила синющей пятой.

И звезда за спиной, как волчий глаз,

Перемигивается с темнотой...

 

— Найти бы коня!..

— Держись за меня.

 

Подумать только, ведь этот лес

Наш! Наш! Наш!

— Ракета!..

Озноб под рубаху полез:

Перед нами — горбатый блиндаж

 

Оскалился: вот-вот метнет огонь,

Выжмет последний стон.

Ржавый наган впаялся в ладонь.

И на всех — один патрон.

 

Сейчас бы кротом зарываться в песок,

Зайцем в кусты сигать!

Но липнет пепел, жжет висок

Твой, твой! Безутешная мать!

 

И в глине не просто следы колес,

А раны тяжкие, брат,

Раны земли, дорогой до слез,

Где каждый пёнушек свят!

 

Где все — от холмика под крестом,

Может, до звездных вершин,

От любви до ненависти — твой дом,

Оратай, солдат, сын!

 

Гляди: пантеры, тигры, орлы

Когтят святыню святынь!..

Довольно, довольно ее золы!

Робкое сердце, застынь!..

 

Я горькое видел: как брат седел,

Седел — ровно в двадцать лет.

Я страшное видел: мужчина глядел,

Глядел — горше взгляда нет!

 

Потом затрясся: не спрячешь слез,

Нету на нем лица...

А помню: с сухими глазами нес

Повешенного отца.

 

И знаю: на танк со связкой гранат

Ходил он один на один!..

— Врешь, не от страха я плачу, гад,—

От страшного гнева в груди!

Ну погоди!..

 

Обернулся, шепчет: — Двигайся, друг

Умирать нам никак недосуг:

Две пары живых жилистых рук —

Скольким вражинам каюк!..

 

Сгорела ракета. Другой черноты

Не бывает на свете черней!

И мы обдираем опять животы

И ребра о ребра корней...

 

Ах, летняя ночь, тихая ночь,

Короткая, как ты длинна!

Не завораживай, не морочь,

Не стращай покоем до дна.

 

Не опоздает никто умереть

На этой горькой земле.

Дозволь подышать, дай погореть,

Погоревать во мгле

 

О ясном солнце погоревать,

Послушать птиц по-видну,

Хоть зорьку одну погоревать,

Песню спеть хоть одну.

 

О ноченька-ночь, зажги рассвет,

Чтоб по солнцу нам править путь.

Ведь нам еще только по двадцать лет.

Зажги, милосердной будь!

 

Разве мало тебе тех двадцати,

Что взяла ты в кромешный час?

Холодный туман свой не цеди:

Ни тепла, ни крови у нас!..

 

А ночь все темней, темней, темней.

Осатанела роса.

А метры — длинней, длинней, длинней.

А травы ползут в глаза.

 

И кажется: близко-близко до звезд —

Колет пальцы от их лучей:

Но вдарил, защекотал дрозд.

Мурлычет веселый ручей!

 

И вдруг разбуженные, мы враз

Распрямились, приподнялись:

Заря молодая манит нас —

Живи! Люби! Дивись!

 

— Да, — отозвался приятель, — жизнь.

Разве убьешь ее!

Мы еще так заживем — держись.

Глянь-ка, цветет, поет!

 

Все мы пройдем, все осилим, поверь,

Как бы ни привелось!..

Вот бы слетать в Красуху теперь:

Дома покос небось!

 

Взять бы косилку да пару коней,

Гнать бы за рядом ряд!

Воздух-то, воздух — браги хмельней!

Травы — вспугни — вспарят!

 

Травы, как жаворонки, звонки,

Цветень— как любой смех!

Встать бы да с солнцем вперегонки

Посенокосить! Эх!

 

Мне бы!.. —

Запнулся и брови свел,

Ловит в ладонь росу...

Солнечным веником ночь подмел

Хлопотливый июль в лесу.

 

Выискрил травы июль-светолюб,

Выморщил гладь воды...

Сорвался стон у товарища с губ.

— Дружище, что с тобой? Ты?!

 

Не за тем мы тут, чтоб теперь... не за тем.

Ведь сам же сказал, чудак!

А он глядит не так совсем —

Спокойно-спокойно так.

 

И губы не говорят—шелестят,

Шуршат, как береста, сухи:

— Пускай отомстят!.. Пускай простят,

Если какие грехи...

 

В кармане трут и полсухаря.

Размотай... сгодятся бинты.

Патрон я сберег: убьешь глухаря...

— Братаня! Что ты! Ты!..

 

Не оставляй меня одного!

Подожди!.. Не надо!.. Не смей!..

А он глядит. А глаза у него —

Ничего не видал синей!

 

7. Песня

Желт песок у дубочка,

Сыр песок под корнями...

Песни первая строчка

В окровавленной яме!..

 

В желт песок у дубочка

Опрокинулась стежка...

Мать молит за сыночка:

— Алексейка, Алешка!..

 

Еще рыть мне до ночи

Могилу руками...

Тихи матери очи,

А на душеньке — камень:

 

Нет тяжёле и горше,

Холодней и горючей...

Еще долгого дольше

Молчать мне под кручей.

 

Горевальное слово,

Победную песню

Глубоко и сурово

Глушить густолесью.

 

И не раз, не разочек

Мне вставать и валиться,

Пока свежий холмочек

У горы зажелтится.

 

Что для матери значит

Эта крохотка-горка?

Знает только и плачет

Со мною лишь зорька.

 

Не сейчас ножевое

Известие грянет.

Что ж тебя, ретивое,

До срока туманит?

 

Сердце чует-вещает,

Хоть незнамо откуда,

Замирает, стращает:

С кровинушкой худо!

 

Сердце — вещая птица,

Ах ты, чуткая птаха!..

Как мне будет явиться

С вестью страшной, как плаха?!

 

Как мне встать на пороге

Против кроткого взгляда?

Как мне броситься в ноги

И сказать: ждать не надо?!

 

Как свершу я, о матерь,

Это черное дело?!

В горевбй твоей хате

Без того наболело.

 

Не вернется хозяин...

Ни буренки, ни хлеба.

Все повыкогтил каин

От хлева до неба.

 

Только верю я, мама,—

Ведь и сам не безродный:

Глянешь в душу мне прямо

С маятой безысходной

 

И меня не осудишь

Скупыми речами.

Не прибьешь, не остудишь

Святыми очами,

 

И, до капли тоскуя.

Ты не спросишь ответа...

Не безродный, пойму я,

И приму я все это.

 

Мать сыночка растила,

Заслоняла от горя,

Над качелью пролила

Слез да песен два моря;

 

Мать сынишку взрастила.

Поседела, устала:

Что деньков отгрустила,

Что ночей недоспала.

 

Но лучилась: — Семнадцать!

Дождалась, дотерпелась.

Только б в дело впрягаться!..

Да война разгорелась!

 

Запожарила люто

По бездождному лету!..

Ах как жаль, что покуда

С войны спросу нету!

 

8. Зов

Люди добрые, молодь и старики,

Пришедшие после огня и прошедшие сквозь,

Приходите в июлях на берег реки!

Понимаете? Сердце отозвалось.

Оно обязано отозваться у вас.

Дело не в бывшем, а в том, быть или нет?

Слышите: бьет? Это его приказ!

Приходите, люди, уже рассвет!

 

Постойте посреди железных путей,

Поклонитесь на все четыре стороны двадцать раз у мостf

И помяните двадцатерых людей,

У которых совесть совсем-совсем чиста.

 

Помолчите у вечно бегущей воды...

Кто там разгоревался навзрыд?

Не надо слез. Роняйте цветы.

Видите, сколько их на откосе горит!..

 

А потом — пять километров всего,

Пять километров не поленитесь пройти.

Побратима проведайте моего

В его коротком, в его бесконечном пути.

 

Пять километров — на час ходьбы.

Ни блиндажа, ни золы кругом,

Ни колючей заржавленной городьбы —

Все похоронено молодым сосняком.

 

На здоровье дышите! И петь не запрет,

Если поется,— свои края!

Ни угрюминки перед вами нет —

Только ликуют кукушки, зяблики да хвоя!

 

Только красную дрему золотые шмели

Целуют взасос, прогинают вниз,

Да тянет тихим теплом от земли:

Люби, живи, дивись!

 

Загляделись? Ничего, бывает — не спех,

Не осерчает друг: он терпелив до дна.

Сыплет по мягким иголкам солнечный смех.

У Жизни — две жизни,

А смерть в меньшинстве — одна!..

 

А вот и взлобок. И дуб желудями унизан весь.

Вслушайтесь, вслушайтесь! Нет, не в дроздиный гам.

Слышите? Слышите? В таволге — весть!

Это ручей, это он — вам.

 

Это он песню поет про зачатье давнишнего дня,

Про последний вздох, про желтый песок сырой,

Про человека, отведшего смерть от меня.

Видите холмик? Вот тут он спит под горой.

 

И еще он поет о той, которая есть ли теперь, нет,

Которой о нас горевать и вечно не умирать, —

О женщине, проторившей в это тихое место след.

Запомните имя ее: Мать!

 

Помолчите у вечно бегущей воды...

Кто там разгоревался навзрыд?

Не надо слез. Роняйте цветы.

Видите, сколько их на поляне горит?

 

Так надо не тем, которые спят, —

Они не ради этого полегли.

Это надо для сущих и для грядущих внучат —

Незастрахованных граждан огнеопасной земли!

 

1943—1964,

Псковщина—Белоруссия—Ленинград



Сборники:

«Человек я верующий, русский, деревенский, счастливый, на всё, что не против Совести, готовый! Чего ещё?»
Игорь Григорьев