В госпитале
Приподнял голову:
— Мир вам, друзья!
Принимайте;
Вместе милей зимовать.
Мирон Петрович Синицын я,
По-свойски — Синицей-дядюшкой звать.
Вгляделся в лица:
Бойцы, свои.
— Не зря осенило: дай загляну.
Не вешать голов: я здесь, соловьи.
Выходит, свиделись.
Ну и ну!
Принес вам лекарство от стонов —
«Молчка!», —
На здоровье молчите:
Надежней нет... —
Так положили к нам новичка —
«Дядюшку» девятнадцати лет.
Кто ведает, сколько бы
Целых тел
Волшебник-хирург
Собрал из нас?
Но душ, в которых светляк теплел,
Пятнадцать в палате:
Ждали свой час.
А в окна ломился плакун-февраль,
Сжигал, лиходей, надежд мосты.
И вся наша даль,
Бескрайняя даль,
Кончалась
У самой первой версты.
И вдруг
Из клятой кромешной мглы,
Как смех ребенка, чист и высок,
Звонче безмолвия,
Тоньше иглы,
Пробился к нам вещун-голосок.
Всколыхнулся Синица:
— Тезка поет!
Братки, да это ж к теплу она,
Гляньте: на стеклах отходит лед! —
И всхлипнул по-детски:
— Вот те и на!
Ей-ей же, веснеет!
Теперь поживем:
Синицы не пробуют зря голосов... —
Он так и умер:
С веселым ртом,
С красной слезиной в щетинке усов...
Так просто, так ясно,
Не падая ниц,
Не выпустив боли в светлую даль,
Даровав нам милость —
Слушать синиц,
Любить,
Горевать,
Поминать февраль.
Сборники:
Сборник «Уйти в зарю» (1985), стр. 28