Б. А. Леонов. Григорьев в воспоминаниях современников

Речь о книге воспоминаний «Поэт и воин», посвящённой 90-летию со дня рождения поэта Игоря Николаевича Григорьева. Книга получилась оригинальной, в своём роде уникальной. Эту уникальность я вижу в том, что открывается она своеобразным автороманом самого поэта о себе, о своей семье, обо всём том, что составляло его человеческое существо. И вольно или невольно, читая воспоминания друзей, товарищей, коллег о нём, мы сопоставляем сказанное ими, отмеченное ими самохарактеристикой поэта. Это интересно, поучительно и впечатляюще. Во всяком случае,  так я читал книгу, которая помимо автобиографического повествования состоит из 18 глав-очерков о Григорьеве.

Открывает воспоминания очерк Станислава Золотцева «Зажги вьюгу!» Свою миссию автор видит в том, чтобы передать предельно достоверно суть жизни творчества своего старшего друга и поэтического наставника Игоря Николаевича. Каким же образом он пытается это сделать? Обратимся к его тексту.

С. Золотцев счёл необходимым сознаться в том, что свой план повествования он почерпнул из воспоминаний жены и верной подруги Григорьева Елены Николаевны Морозкиной, опубликованных в «Псковской правде» от 28 октября 1998 года. Она писала:

«Игорь Григорьев – уникум, поэт Божьей милостью. Это прежде всего и на все времена. Стихи его останутся жить с нами, в них – его душа. И вместе с тем Игорь – подпольщик (ему было 18 лет), Игорь – партизан. А после войны Игорь – охотник,  Игорь – каменщик, Игорь – фотограф ( в том числе – участник археологической экспедиции в Забайкалье), Игорь – студент филфака Ленинградского университета, который он окончил… Игорь – создатель Псковской писательской организации и её руководитель в течение многих лет.

Игорь Григорьев – глубинный талант, глубинно чистая душа, предельно искренняя, неспособная лгать. Предельно (или даже запредельно) самоотверженная. Даже незнакомому человеку он мог отдать последнее…

Любовь к Родине была для него главным в жизни, а стихи – его сутью и сутью выражения этой любви…»

Приведя слова исповеди близкого Григорьеву человека, С. Золотцев замечает, что в них для него «штрих-пунктир» маршрута воспоминаний об Игоре Николаевиче. Но книга воспоминаний убеждает в том, что этому маршруту последовали почти все авторы в своих памятных очерках. Об этом в частности свидетельствуют многие названия собранных в книге воспоминаний: «Огненный круг» Василия Кириллова и Владимира Клемина, «Поэзия – его судьба» Льва Малякова, «Жестокая дорога – поэзия» Светланы Молевой, «Человек-легенда» Юрия Шестакова, «Цена праведного слова» Василия Овчинникова, «Дар жизнелюбия»Вадима Зверева, «Стихи, написанные болью» Виталлия Фёдорова, «Горевой цветок России» Натальи Советной.

В несколько ином ключе написаны воспоминания Марии Кузьминой «Мой отец – поэт Игорь Григорьев», Елены Родченковой «Целую руку твою» и Людмилы Крутиковой-Обрамовой «Ученик и верный друг Фёдора Абрамова». Они как бы оживляют нерукотворный памятник Игорю Григорьеву, который общими стараниями его друзей и товарищей изваяли Станислав Золотцев и другие.

Маша приметила в отце непроходящую верность идеалам фронтовой юности, «он психологически как бы навсегда остался в том далёком времени, что, разумеется, ему мешало воспринимать повседневную жизнь» (с.270). И в своих рассказах о той уже далёкой от дочери и незатухающей в нём войны он чаще всего вспоминал друзей и Любу Смурову, в смерти которой он, как ему казалось, был повинен, и не мог себе этого простить.

И далее Маша сокрушённо признаётся, что характер у отца в последние годы жизни становился всё более тяжёлым, давящим. У самой Маши, по её признанию, нрав тоже был нелегким. На этой почве доходило до стычек, и он в очередной (двадцатый!) раз отрекался от дочери. Но она видела, что отец не со зла это, он по-особому был добр.
А вспомните сцену, когда Маша на завтрак сварила целую пачку лапши?! Идут они по улице, и отец вдруг говорит какой-то пожилой женщине: « Вы представляете, какая у меня дочь кулинарка хорошая! Взяла – сварила целую коробку лапши. Кто её есть будет? Всё пришлось выбрасывать!» Это довело до истерики. А когда он попросил сварить ему картошки, она выкрикнула в гневе: «Да пусть тебе чёрт картошку варит!»

Тронула меня сцена, когда отец и дочь вели разговор о стихотворении В. Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо», когда она прочла свой вариант:

Отец хмыкал, качал головой, поднимал палец вверх, и говорил: «Слушай, Маня, а ведь ты хулиганишь». Но невооружённым глазом было видно, как он доволен».
Эти штрихи как бы оживляют монументальную фигуру Игоря Григорьева, возникающую во многих эссе о нём, делают её более живой. Хотя и от Маши не ускользала отцовская прямолинейность, когда речь шла о человеческих и профессиональных отношениях в кругу литераторов. Здесь открывалось его божественное начало, о котором, подводя итог жизни, он сказал дочери: «Нет ни одного греха, в котором я был бы неповинен. Я – великий грешник абсолютно во всём».

Судя по многим воспоминаниям, Игорь Николаевич не был натурой открытой, как бы он таковым не казался. Это от сложности его духовного мира. На эту особенность товарища по литературе обратил внимание Лев Маляков в своём эссе «Поэзия – его судьба». Интересны страницы, повествующие об университетских годах Григорьева. По свидетельству Льва Малякова Игорь всегда был в центре любой компании. Все с вниманием слушали его рассказы о разведчиках в Плюсском подполье, которым тот руководил. И при этом даже трагические истории «он подавал с юмором, на что был большим мастером» (298).

И еще об одной особенности характера Григорьева, которые отмечают многие, говорит Лев Маляков так:  «Характер Игоря Григорьева был не приспособлен к послушанию и чинопочитанию» (301). Отсюда многое в жизни шло не так, как хотелось бы Поэту, но поступиться принципами для него было бы предательством самого себя. И, тем не менее, права Светлана Молева: «И сколь бы теперь  ни вспоминали и ни писали о нём, нам и всем миром не собрать малой доли стремительного, яркого, разрываемого противоречиями образа…»  Одна из последних поэтических книг Игоря Григорьева биографична, называется «Крутая дорога», её редактором довелось быть Светлане Молевой. Она не только приняла название, но могла бы нынче назвать её «Жестокая дорога». И продолжает: «Да, жестокая дорога поэзии стремительно пронесла его мимо нас. Многие шарахались в стороны, называя его шутом и кривлякой. Он не оглядывался. Другие уязвляли больно, навешивая ярлык «графоман» (310). На самом деле, как всякий, будь то начинающий или уже состоявшийся поэт, он нуждался в оценке тех, кому доверял, и ждал от них подтверждения божественного предназначения в жизни…
Память избирательна. При этом у каждого что-то своё в представлении о прошлом времени или о человеке. Это грозило собранным воедино текстам воспоминаний предстать чем-то разнородным. Но этого не случилось. И прежде всего потому, что в книге непроизвольно, но естественно, оказались две ведущие скрепы памяти, которые собирают собранное воедино. Эти скрепы, по-моему, выглядят так.

Авторы, не сговариваясь, благодарят судьбу за то, что она свела их в жизни с настоящим Человеком и Поэтом. И каждый несёт в себе память добрых слов наставника, коим был отмечен путь каждого в литературу. Это наиболее удачно выразила Наталья Викторовна Советная. Восхищаясь радостной реакцией Игоря Николаевича на присланные ему автором стихи, она вздохнула: «Как же не хватало мне самой такого вот наставника в начале запоздалого литературного пути, да и теперь…Часто вспоминаю Игоря Николаевича и всего лишь одну фразу, удивлённо оброненную им по поводу моей статьи, опубликованной в «Псковской правде»: «А из этой девочки может что-нибудь получиться!» Такие слова дорогого стоят…» (413-414).

И завершает книгу статья известного поэта и литературоведа Владислава Шошина «Я – насовем, жизнь!» Глубокая, умная, она как бы  аналитически подтверждает правомерность превосходных оценок  оставленного поэтического наследства человека, сказавшего о себе: «Человек я верующий, русский, деревенский, счастливый, на всё, что не против Совести, готовый!..»

Поэт и воин. Книга воспоминаний об Игоре Григорьеве. – СПб., 2013. – 463 с., ил.

Борис Андреевич Леонов,  
профессор, доктор филологических наук
 (Москва, Литературный институт им. А.М.Горького)