Синица

Приподнял голову:

— Мир вам, друзья!

Принимайте:

Вместе милей зимовать.

Мирон Петрович Синицын я —

Синицей-дядюшкой проще звать.

Вгляделся в лица:

Бойцы, свои.

— Не зря потянуло: дай загляну.

Не вешать голов: я здесь, соловьи.

Выходит, свиделись.

Ну и ну!

Роток на замок,

Чтоб боль — молчок,

Чтоб ей — ни полщелочки в белый свет... —

Так появился у нас новичок —

Синица,

«Дядюшка» в тридцать лет.

Кто знает, сколько их —

Целых тел

Из всех из нас удалось бы собрать,

Но душ, в которых светляк теплел,

Бедовало в палате —

Двадцать пять.

Был

Каждый вдох,

Как штык под ребро,

Трепыханье сердца — в груди огнепал,

И лапа когтистая рвала нутро

И клала бывалых ребят наповал.

А в окна ломился плакун-февраль,

Сжигал, лиходей, надежд мосты.

И вся наша даль,

Бескрайняя даль,

Кончалась

У самой первой версты.

Мы знали,

Наверно, кто знал, кто ждал:

Последней грозы нам

Не миновать.

И даже Синица под утро сдал,

Пожалуй, как будто бы стал сдавать...

И вдруг

Из клятой кромешной мглы,

Как смех ребенка, чист и высок,

Тише безмолвия,

Тоньше иглы,

Пробился к нам ее голосок.

Всколыхнулся дядюшка:

— Други, поет!

Братки, да это ж к теплу она,

Гляньте: на стеклах отходит лед! —

И всхлипнул по-детски:

— Вот те и на!

Ей-ей же, веснеет!

Теперь поживем:

Синицы не пробуют зря голосов... —

Он так и умер

С веселым ртом,

С красной слезинои в щетине усов;

Так просто, так ясно,

Не падая ниц,

Не выпустив боли в светлую даль,

Даровав нам милость —

Слушать синиц,

Любить,

Горевать,

Поминать февраль.