Память

На сердце у леса

Святое проклятое прошлое:

Горюнится лобное место,

Невинной полынью заросшее.

Роняет ракита,

Как гильзы, латунь сентябриную.

Забыто, забыто, забыто.

Зарыто. Заровнено глиною.

Ни рва, ни кровинки —

Все годами списано, сглажено.

Осинами стали осинки,

Лепечут: «Все мирно, все слаженно.

Прихожий, прохожий,

Не стой, выстывая под тучами:

Не надо, не надо тревожить

Могилы глазами горючими.

Им выситься долго,

Их горького долга твое не касается...»

Но давнее — взяло! отволгло! —

Как ливень слепой, разгорается:

Поляна за кромкой,

Как сердце седое,— урочище,

Морозище, красный и громкий,

И шмайссера око хохочущее!

И эти осинки —

Прямые, рядочком, одиннадцать.

И заступ в дымящем суглинке,

И ров. И нельзя отодвинуться.

И унтер хрипящий,

Как будто не он нас, а мы — его!..

И рядом! ах, рядом до чащи!

И выдох стенящий:— Мы з Киева-а!..

И все. Темнотюга.

Ни боли, ни жара, ни холода...

Очнулся я: плакала вьюга

Разгневанно, истово, голодно.

И хлюпало глухо

В груди, рушником запеленутой.

И все повторяла старуха:

— Убитый, а смертью не тронутый!..

Скорбяще глядела,

Крестила усохшими пальцами:

— Пожуй,— подходяще для тела.

В картошку б — солицы да сальца бы!..

И ладно ли, худо

Творила она милосердие,—

Мой критик, неверящий в чудо,

Ведь слышишь: дышу после смерти я!

И память—живая,

Бессонная, жгучая, длинная,

Стучится, взывая:

Поляна! Поляна полынная!